Двойное преступление на линии Мажино. Французский - Страница 8

В центре, вокруг огромной спортивной площадки выстроились казармы солдат и ряд небольших скромных построек, чистых и светлых,— канцелярии, кухни и столовая. Подальше, чуть в стороне, прислонилась к опушке леса довольно большая вилла, окруженная розовыми кустами,— вилла командира, а вокруг нее там и тут были разбросаны несколько домиков поменьше, рассчитанных на одну семью или на несколько офицеров-холостяков.

Оба командира направились к офицерской столовой. Там личный состав батальона будет принимать Эспинака в дружеской обстановке.

Все уже сидели вокруг большого стола, который денщики украсили с трогательным старанием: гирлянды цветов должны были изображать охотничьи рога и номер батальона. Когда вошел Малатр, все поднялись из-за стола с радостным гулом, и Эспинак снова испытал чувство расположения. Он знал, что если во Франции в подразделении своего командира встречают без излишнего подобострастия, значит, все там обстоит хорошо.

Денщики откупорили несколько бутылок вполне сносного шампанского. Скоро стал раздаваться смех — установилась теплая атмосфера товарищества.

Внимательно проследив за всеми, чтобы уловить тот еле приметный момент, когда восприятие его подчиненных достигнет своего апогея, а их способность внимать еще не будет снижена, Малатр громко постучал пустой бутылкой о крышку стола. Установилась почти полная тишина. Повернувшись к Эспинаку, Малатр приступил к традиционному приветственному спичу:

— Я не оратор. Я совсем не собираюсь вас поучать. И нечего посмеиваться… До чего же жаль, что я не красноречив.

Дорогой Эспинак, от имени моих офицеров, ставших теперь уже вашими, от своего собственного имени я говорю вам «добро пожаловать» в 40-й армейский батальон. Господа, вы знаете, что ваш новый командир прекрасно проявил себя на всех полях сражений, где можно только было что-то сделать для Франции, начиная с самого 1914 года. Едва выйдя из стен Сен-Сира…

Смирившись с участью еще раз выслушать свое «жизнеописание» — с эпитетами, которые он находил до смешного преувеличенными, а потому, как всегда, погрузившись в глубокое оцепенение, Эспинак удобно устроился в кресле, и его тонкое лицо, обожженное всеми ветрами, скривилось от скуки. Он насупился, прикрыл горячие живые карие глаза веками и сосредоточил усилия на невыполнимой задаче — заткнуть уши, чтобы ничего в них не впускать.

— Верден… Дарданеллы, Силиси… Джебель… Друзе… погоня за Абд-эль-Керимом…

А ведь действительно он скитался почти по всему свету. Он подивился своему везению всегда оказаться в нужном месте в нужный момент, и ему ни разу не пришло на ум, что всегда это было по его просьбе. Он был из тех, кого посылают с удовольствием, доверием и даже некоторым облегчением туда, где надо совершить что-то трудное, но он этого не знал. Впрочем, у него никогда не было времени подумать о прошлом в его лихорадочной, полной приключений жизни.

Однако, вдруг очнувшись, он навострил ухо, на этот раз откровенно недовольный.

— …Чего вы, верно, не знаете, господа, так это того, что в 1926 году, после взятия в плен Абд-эль-Керима, когда он решил, что в течение какого-то времени теперь явно не будет больше возможности раздавать и получать удары, майор д'Эспинак влился в славную когорту незаметных героев Второго бюро. Но и там он покрыл себя славой. Это все, что мы имеем право знать и сказать об этом. Господа, вы заслуживаете такого командира, вам дали знамя…

В мозгу д'Эспинака нахальный образ Малатра предстал обобщенно в виде карикатуры Сеннепа. Его разобрал сильный смех, и, чтобы подавить его, он ощутил потребность двигаться. Он встал, а в это время Малатр, изнемогший от собственного красноречия, пригубил стакан. Все решили, что Эспинак собирается говорить. Направленные на него со всех сторон внимательные и любопытные взгляды заставили его уступить.

— Господин майор, господа, традиции угодно, чтобы на напутственную речь командира подразделения не отвечали. Я, таким образом, выступать не буду, разве только чтобы поблагодарить вас за теплый прием и сказать вам, что я предпочитаю быть здесь, среди вас, а не с нашими товарищами на Лазурном берегу, где я чуть было не дал увлечь себя соблазну сибаритства. Сейчас я занимался бы там подготовкой какого-нибудь пошлейшего соревнования цветов или стал бы посмешищем в котильоне. И я не жалею об этом, особенно с той поры, как увидел вас. Мы будем заниматься здесь вместе самой лучшей работой, и я уверен, что скучать нам не придется.

Это было все. И тем не менее послышались голоса:

— Черт возьми! Этот парень настоящий командир,— шепнул Кунц на ухо своим товарищам по роте.

— Не увлекайся! Поживем — увидим,— сказал Легэн.

— Что я очень бы хотел знать,— подал голос Капель,— так это что он собирается делать, чтобы здесь было весело. Все возможно, в конце концов. Если для этого он нуждается в подмоге, то я с ним заодно.

— Что ж, я могу вам, необстрелянным, сказать, что нужно делать,— заключил Брюшо.— Единственный способ — пить побольше. Неужели лучше не пить и скучать…

Собрание разбилось на несколько митингов, гудящих вокруг оставшихся несколько в стороне двух командиров. Малатр потихоньку одного за другим называл офицеров Эспинаку, который с удвоенным вниманием стал слушать его, когда речь зашла о шумной компании офицеров четвертой роты.

— Блондин атлетического сложения, типичная опора в схватке регбистов,— это Капель. Самый маленький, коренастый, приземистый — это Легэн. Высокий, тонкий, породистый брюнет, который беседует с Брюшо,— это Кунц.